Мария Арбатова — авторка 14 пьес и 25 книг прозы, активная деятельница феминистского движения. Занималась политикой, общественной и правозащитной деятельностью, в настоящее время член Экспертного Совета при Уполномоченной по правам человека Москвы, президентша «Центра помощи женщинам» и «Клуба женщин, вмешивающихся в политику». Родилась в Муроме в семье военного преподавателя, с года живет в Москве. Не вступала в комсомол по идеологическим соображениям и была активной хиппи. Училась на философском факультете МГУ, на отделении драматургии Литературного Института имени Горького, частно обучалась психоанализу. Работала телеведущей в передаче «Я сама», вела авторскую правозащитную программу «Право быть собой» на радио. Книги «Мне сорок лет» и «Семилетка поиска» вышли тиражом больше 2 млн. экземпляров. Лауреатка многочисленных наград и премий.

Андрей Цуканов — поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Окончил филологический факультет МГУ. Автор книг стихов «Акт» (1992), «Тридцать три» (1996), «Тотемы» (2018). Стихи, рассказы и эссе публиковались в газете «НГ-ExLibris» и журналах «Арион», «Новое литературное обозрение», «Знамя», «Среда», «Альманах N», «ПОэзия» и др. Автор учебника по истории философии для школьников (1999, переиздание в 2017). Перевел с английского несколько книг американских авторов, в том числе 1-й том двухтомника Ричарда Пайпса «Петр Струве, биография». На основе цикла совместных выступлений на «Радио России» в передаче Дмитрия Воденникова «Своя колокольня» в соавторстве с Людмилой Вязмитиновой выпустил сборник эссе о современной литературе «Tempus deliberandi. Время для размышлений» (1998).

Мария Арбатова: «Общество переживает серьёзный раскол»

Андрей Цуканов беседует с Марией Арбатовой о происходящем с современной культурой и образованием.

— Мария, что сейчас происходит с культурой в России, как меняется мировоззрение людей?

— Не существует какой-то общей культуры. Леви-Стросс говорил, что культура — это набор ограничений, так что можно говорить только о субкультурах, принятых в конкретных слоях. Общая культура складывается из суммы субкультур. И если смотреть через эту призму на культуру школьного образования, есть о чем задуматься и о чего испугаться. Когда я была школьницей, не существовало понятия прав ребенка, и агрессия учителей была практически безнаказанной. Учителя позволяли себе любой тон, любые оскорбления, рукоприкладство, доводили школьников до психушек и ломали им биографии. Когда мои сыновья пошли в школу, им повезло с учительницей начальных классов. Но позже, в школе, выдающей себя за лучшую районную, мы оказались в центре громкого скандала. Учительница перепутала моих сыновей-близнецов шестиклассников и протащила одного за плечо с последней парты на первую, после чего они, не привыкшие к насилию, собрали портфели, вернулись домой и сказали, что в школу больше не пойдут. Я узнала, что учительница невменяема: разбила голову одному их другу и таскала за волосы на уроке другого, и тут же написала письма в РОНО, в Детский фонд и, кстати, в «Учительскую газету». Началась война, директриса позволила себе невозможное, пришла в класс и стала требовать, чтоб дети признали, что мои сыновья баламутят класс, и если их не выгнать из школы, то класс придется расформировать. Учителя начинали урок с того, что родители их мальчиков пожаловались на учительницу. Кончилось это статьей в «Комсомолке», нашим уходом в лицей и выговором учительнице, потому что родители двух других пострадавших нас не поддержали. Они, по сути, сдали своих сыновей, и теперь, когда всем четверым за сорок, видны последствия. Один из этих парней эмигрировал, другой маргинализовался.

— А как сейчас с этим обстоят дела?

— И сейчас проблем море, благодаря Интернету они стали видней. Например, ЕГЭ, который я в принципе приветствую. Его придумали, обнаружив, что взяткоемкость при поступлении в вузы составляет сумму, равную военному бюджету страны. Теперь все сдают одинаковые экзамены и получают объективный проходной балл, но возникла другая проблема. Ужас в том, что из педагогической среды полез сталинизм, и ЕГЭ организовывается, как следствие и допрос по отношению к школьникам. Создана атмосфера, в которой детям вызывают скорую, их обыскивают, унижают. Их преступно долго не кормят, экзамен идет 3 часа 55 минут, потому что после четырех часов обязаны кормить. А если ребенок час едет в школу, он остается голодным на 6 часов, ведь экзамен не начинается сразу. По сути, государство считает возможным издеваться над голодными подростками. Бесконечно рассказываю в своём блоге истории, когда девочку заставили снять бюстгальтер и пройти в прозрачной блузке через мужчин-охранников, как убрали с петель двери в туалете и наблюдали за старшеклассниками, ходящими в туалет. И никто не понес наказания, прописанного в уголовном кодексе! Напомню, что всем этим руководят те самые сотрудники школ, которые каждый раз уличаются в подтасовках и вбросах на выборах. Над более младшими школьниками издеваются ещё более безнаказанно: то учительница впихивает ребенку в рот котлету, то учитель с психологом заставляют весь класс писать слово «жопа», чтобы по почерку определить, кто нацарапал его на парте. И каждый день мы получаем очередные новости с поля боя, на котором профнепригодные учителя разрушают детей. И это не кончается ничем, кроме увольнения, потому что родители не умеют судиться. Образ учителя как человека, достойного уважения, в таких условиях создать невозможно, дети владеют интернетом и читают всё это, но если учитель позволяет себе подобное, значит, это можно и детям. В результате школа начинает существовать по законам зоны.  

Параллельно этому существуют замечательные платные школы, в которых дети к пятому классу обучаются предметам на разных языках. Где совершенно иная атмосфера, по 8 человек в классе, бассейны, танцы,  фехтование и т.д. И вместе это, по сути, формирует страты детей из совершенно разных миров, которым потом предстоит жить в одном обществе, в то время как школа должна социализировать всех одинаково.

— Ну а как обстоят дела с правами педагогов — они ведь тоже нередко страдают от распущенности своих учеников?

— Педагоги — взрослые люди, получающие зарплату не только за преподавание, но за безопасность школьников и защиту их чести и достоинства. Если стоит вопрос о том, что их надо защищать от учеников, значит речь об их профнепригодности, поскольку педагог обязан чувствовать грань, когда учеником должна заняться полиция. Другой вопрос, что права педагогов последние годы нарушает само педагогическое руководство. Громким скандалом стало увольнение учительницы-моржихи, сфотографировавшейся в купальнике на соревнованиях. После этого появилась тема чуть не дресс-кода учителей, хотя они гражданские люди, не обязаны ходить в форме или жить по протоколу. Им не чуждо ничто человеческое, и никто не имеет право увольнять их за фото в купальнике. Мы живем в постиндустриальном обществе, где президент фотографируется топлесc, и никто не осуждает его за это. Отдельная тема зарплаты педагогов в регионах, а они могут быть в пять, а то и в десять раз ниже московских, притом, что люди несут одинаковую нагрузку и выполняют одинаковые задачи. Московские педагоги не стали от этих зарплат лучше, они просто образовали внутришкольные кланы, куда сложно пробиться молодым продвинутым специалистам. А региональные надрываются за копейки, и считают, что это оправдание потери качества образования и потери лица. Государство должно помнить, что экономя на учителях, невозможно создать региональную и сельскую интеллигенцию.

— Где мы сейчас находимся, на кого ориентируемся в политике, и кто ориентируется на нас?

— Общество переживает серьезный раскол, поделившись, как в древние времена, на «западников и славянофилов». Одни готовы огульно хаять и обесценивать все, другие готовы оправдывать и принимать всё, в то время когда истина ровно посередине. Причины такого раскола экономическая пробуксовка страны, коррупция, агрессивное навязывание православия и низкий статус защиты прав человека. Молодое поколение, глядя на все это, организует свою параллельную государству общественную жизнь, и я уверена, что именно представители этой среды дадут новых политиков, а не штатные оппозиционеры или штатные патриоты. Я говорю о таких организациях, как «Архнадзор», «Лиза Алерт», феминистских организациях, экологических сообществах, Синих ведерках и прочих объединениях, задача которых делать то, с чем не может и не хочет справляться государство. Митинги и шествия в защиту того или иного оппозиционного персонажа важны, но что до них тысячам избиваемых детей, изнасилованных женщин, брошенных стариков и пытаемых призывников? А я не помню ни одного митинга или шествия на эти темы. В результате главную проблему можно снова сформулировать как проблему страт, в каждой из которых «спасение утопающих дело рук самих утопающих».

— Маша, ты, насколько я знаю, всегда была сильна в конкретной политике, политике общественных движений, граждан. Какие-то изменения происходят?

— Изменения происходят во всем, меняются образы и стратегии общественных организаций и способы их сотрудничества с государством. Лично я ушла из жизни политических партий в правозащитный спектр и являюсь сейчас членом Общественного экспертного совета при Уполномоченной по правам человека Москвы Татьяне Потяевой и возглавляю «Клуб женщин, вмешивающихся в политику». Совет при Уполномоченной довольно сложное сообщество записных правозащитников, специалистов по социалке, юристов и общественников, и если бы возглавляющая его Татьяна Александровна Потяева не была прежде блестящим директором школы, мы бы передрались, поскольку все видят мир с разных точек зрения, всем кажется поле их работы самым главным, и все обладают колоссальным социальным темпераментом. И для меня, совершенно несистемного человека, это полезнейший опыт, тем более, я вижу, как эффективно решаются сложнейшие вопросы при взаимодействии с властью, как бы она от них не отмахивалась, ведь правозащитники, это всегда прокладка между пострадавшими и властью. А «Клуб женщин, вмешивающихся в политику» существует под моим руководством с 1996 года, с выборов Ельцина. Его устоявшийся формат — дискуссионный, мы приглашаем спикером каждый раз новое медийное лицо из области политики, экономики и т.д. и даём ему возможность поделиться накопленным и ответить на самые сложные вопросы. Главная задача клуба — рост гражданского самосознания, и некоторые, походив в него, начинают задумываться о кандидатстве на выборы на разные уровни власти. А те, кто не задумывается, хотя бы учатся ответственно голосовать.

— Молодежь и … — у тебя сложилась какая-либо картина этого?

— Мне очень нравится молодежь, поскольку каждое поколение в посттоталитарном обществе свободней предыдущего. Выходя из школы, не говоря уже о вузе, они нацелены на бизнес, на частную инициативу, на успех. Они живут в интернете и нормально относятся к деньгам. В нашем поколении деньги считались чем-то стыдным, образ предпринимателя формировался как образ преступника: спекулянта, фарцовщика, торгаша. Они в этом смысле здоровы, бесстрашны и практически не отличаются от своих западных сверстников. Они, исключая консервативные регионы, не заключают браков под родительским давлением, не рожают только потому, что не научились предохраняться. Одним словом, относятся к себе с уважением, в отличие от советской молодежи, связанной режимом по рукам и ногам.

— Маша, мы все в жизни решаем разные задачи. Какие задачи для вас сейчас актуальны — политические, экономические, творческие?

— Мне скоро 62 года, как говорится, года к суровой прозе клонят. Так что мои нынешние задачи — продолжать работать на правозащитном поле в области прав женщин, писать книги и помогать растить внучку. Я перестала писать пьесы и редко пишу киносценарии, потому что очень важно уметь вовремя отказываться от нагрузок, которые тебе не по силам и с которыми более эффективно справятся молодые. И вообще, как меня учили, психическое здоровье это адекватность собственному возрасту, когда человек не пытается быть моложе или старше самого себя.

— Вы пишете замечательные книги — над чем конкретно работаете сейчас?

— Сейчас я заканчиваю огромный роман, героиня которого — телезвезда 90-х из глухой провинции. Помимо прочего там есть и ужас полудеревенской школы героини с туалетом на улице, которым дети не могут пользоваться зимой. С тех пор прошло больше пятидесяти лет, но и в этом году министр образования заявила, что 3400 российских школ не имеют теплых туалетов, и на это нужно около 10 млрд рублей. Ежегодно в стране деньги миллиардами выбрасываются на праздничную мишуру, и никого не волнуют права детей, не имеющих возможности воспользоваться в мороз туалетом. В романе есть и тема московской школы-экстерната, которую «заканчивает» бывшая наркоманка. Надеюсь, теперь эти школы не торгуют аттестатами, как делали в девяностые. Огромное влияние на героиню оказывает школьная учительница истории, у которой она снимает комнату, общение практически заменяет героине высшее образование. Хотелось бы, что таких учителей было больше. А моя последняя книга «Неделя на Манхеттене» тоже проходится по школьной тематике, но американской. Пришлось изучить уйму американской статистики, благо, английский у мужа родной. Ничто так не обрисовывает менталитет, как школа, и потому главная проблема американской школы — оружие.  Мир узнаёт только о таких крупных терактах, как Колумбайн, где два школьника застрелили 12 учеников, учителя, ранили 23 человека и покончили собой. Или о Ньютауне, где 20-летний аутист Адам Ланза застрелил в школе 27 человек, двоих ранил и застрелился. Но стрельба в школах и колледжах не утихает. Компания из Оклахомы приступила к выпуску пуленепробиваемых одеял, которыми дети могут укрываться во время очередной стрельбы. Пять тысяч охранников муниципальных школ Нью-Йорка подали иск о несоразмерности зарплаты и риска для жизни. В школах Калифорнии учителям и другим сотрудникам разрешили ходить на работу с пистолетами. Входы в школы оборудованы металлоискателями, а психологи получают гранты на изучение «культуры школьных расстрелов» и ведут профилактическую работу — опросы и анкетирования на тему «потенциально опасных учеников» для выявления «расстрельщиков». Дети образованного среднего класса посещают частные или хорошие публичные школы, в них достаточно безопасно. Платная школа — пропуск наверх, из выпускников бесплатных школ в управляющий класс попадает только 4%. Бесплатные школы переполнены, четверть из них требует срочного ремонта, а в классах по 40 учеников. Муниципальная школа, как и полиция, содержится из местных налогов, и потому директору школы бедного района приходится быть фандрайзером и нанимать вместо учителей добровольцев: студентов, закончивших курсы и просто желающих. В черных районах активней всего изучается «физкультура», спорт считается лучшим социальным лифтом для чёрного, но чемпионами становятся единицы, а остальные, накачавшись, пополняют местный криминал. В шестидесятые, на волне освободительной борьбы нацменьшинств, возникла дискуссия о школьниках, не справляющихся с учебной программой. В результате образовательное ведомство вынудили упрощать школьную программу и занижать требования. Единой школьной программы по стране нет, едино только то, что учитель немножко клоун, немножко няня. Американский школьник во время урока может пить, жевать, сидеть в бейсболке, вставать и ходить по классу, а замечания учителя «обижают ребенка, развивая в нем чувство неполноценности». Школы пронизывает система жалоб и доносов, важная для контроля и прозрачности, и учитель вынужден нравиться всем ученикам, иначе контракт с ним не продлят. И если до 1965 года школьное образование США не отставало от европейского, сегодняшние знания американских восьмиклассников на уровне знаний четвертого класса других развитых стран. Так что нашему школьному образованию важно учесть все ошибки американского.

Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!